Когда я впервые оказался в Париже — а это был вообще мой первый выезд за границу, — то я был просто ошеломлен величием и помпезностью этого города. Но самое сильное эмоциональное потрясение я испытал тогда от одного совершенно банального явления. Я ехал в парижском метро и разглядывал немногочисленных пассажиров. Напротив меня сидела мама с ребенком — мальчиком лет трех. Они ссорились между собой. Она сердито отчитывала его, а он говорил что-то в свою защиту обиженным тоном. Мысль, которая пронзила меня при виде этой сцены, была такова:

— Надо же, такой маленький, а уже говорит по-французски!

Должен сказать, что перед этим я полгода усиленно штудировал самоучитель французского языка — и всё только ради того, чтобы по приезде в Париж убедиться, что из потока звуков, которые издают местные жители, я не могу вычленить ни единого слова. И вот, прямо перед моим носом трехлетний карапуз с легкостью проделывает то, что так и не далось мне, взрослому. Это же настоящее чудо!

Я вполне могу представить себе изумление посетителя, впервые попавшего в семью Никитиных. Семеро полуобнаженных детей бегают босиком по снегу, висят вниз головой под потолком на перекладине и при этом то и дело выдают решения каких-то необыкновенно замысловатых головоломок! Два чувства охватывают ошарашенного посетителя: восхищение и зависть. Восхищение больше свойственно начинающим родителям, которые лишь недавно родили своего первенца и планируют еще иметь детей. Они могут искренне выражать свои эмоции:

— Вот это здóрово! Вот так бы и нашим малышам! Научите, как вы этого добились!

Люди пожилые, чьи дети уже выросли и не оправдали некогда возлагавшихся на них надежд, склонны, скорее, к зависти. Однако у них нет возможности открыто высказать то, что творится у них на душе: «Ах, что б ты упал и сломал себе шею!» Они вынуждены имитировать заботливость. Это позволяет им формулировать свои проклятья в социально приемлемой форме:

— А вы не боитесь, что у него будет воспаление легких? Ой, батюшки, он же так упадет и шею себе сломает! Вы же искалечите им всю жизнь!

Удивительно, как мало редакторских правок надо внести в пожелание несчастья, для того чтобы оно превратилось в проявление заботы!

Особое раздражение вызывал «Никитинский эксперимент» у маститых ученых-педагогов. Вся наука педагогика основана на понятии «возрастная норма», позаимствованном из области медицины и физиологии. Считается, что человек во столько-то лет научается говорить, во столько-то лет становится готов к школе, а во столько-то лет ему можно доверить вождение автомобиля. Абсурдность такого подхода становится очевидной, если мы зададимся вопросами: «А в каком возрасте человек начинает говорить по-французски? В каком возрасте пишет свою первую поэму? В каком возрасте может управлять государством?» Да ведь ясно, что у всех это по-разному, что тут никаких возрастных норм нет и быть не может! Такие вещи зависят от бесчисленных индивидуальных обстоятельств: живет ли человек в Москве или в Париже, достались ли ему в качестве родителей безработные алкоголики или университетские профессора… Однако задачей педагогики как науки является как раз затушевать явный абсурд и разработать единую программу школьного образования, исходящую из того, что все люди различаются лишь по единственному параметру: по возрасту. И надо сказать, что, опираясь на поддержку государства, педагогическая наука справляется со своей задачей весьма неплохо. Только очень уж неудобна для нее фигура Бориса Никитина, который громогласно заявляет: «А мои дети освоили программу начальной школы к пяти годам!» Никитиных-младших даже вундеркиндами нельзя назвать, потому что если чудо (Wunder) повторяется семь раз кряду, то это уже не чудо, а свидетельство несостоятельности официальной педагогики.

Отредактировано: май 2012